За облаками — солнце [1982] - Наталья Федоровна Кравцова

class="p1">Они подхватили девочку, и Оля закружилась вместе с ними под свист и веселые крики. Нарядную, улыбающуюся, ее передавали из рук в руки словно красивую куклу.

К большому огорчению девочки прибежала бабушка и унесла ее домой. А на следующее утро вдруг обнаружилось, что Оля исчезла. Не было и цыган, которые с рассветом ушли в неизвестном направлении. Предполагали, что кто-то из цыган выкрал девочку через окно.

Дед Павел Антонович с горя запил и от такого удара даже слег. Серафима Александровна металась в поисках пропавшей внучки, но никаких следов цыган найти не удавалось. О случившемся сообщили отцу в Вятку, и он сразу же приехал со своим другом Хаустовым, с которым когда-то учился на одном курсе. Хаустов, типичный цыган, смуглый, черноглазый, порывистый, сверкнув белозубой улыбкой, пообещал:

— Ждите и не тревожьтесь — скоро привезу!

Он быстро разыскал табор и договорился с цыганами, что те отдадут девочку. Но забрать ее оказалось делом не простым. Олю он нашел в кибитке на руках у молодой женщины. Девочка забавлялась блестящими серьгами и монистами и была вполне довольна своей судьбой, а цыганка, у которой, как выяснилось, недавно умер ребенок, целовала и ласкала ее. Увидев Хаустова, цыганка сразу поняла, зачем он явился, судорожно прижала Олю к себе и, плача, закричала:

— Нет, нет — не отдам! Нет!

Пришлось отнимать девочку силой, потому что никакие уговоры не действовали.

Время от времени в Холуницы приезжала Мария Павловна, иногда вместе с мужем. С радостью отмечала, что Лелька, как называла она дочь, жизнерадостна, весела и слабым здоровьем не страдает. И все же это не вполне удовлетворяло Марию Павловну, которой хотелось, чтобы ее Лелька проявляла к ней больше любви. Каждый раз, встречаясь с дочкой, она с тревогой спрашивала, заглядывая в светлые детские глаза:

— Ты не забыла меня, девочка моя?

— Нет, ты — моя мама! — бойко отвечала Оля. — Только я с тобой не поеду!

— Но отчего же? — огорчалась Мария Павловна.

— Оставь, Маша, — тихо, но твердо подсказывал Николай Ермолаевич.

— Да, да… Это я не подумав.

Свои приезды к дочери Мария Павловна старалась использовать, чтобы воспитывать ее. Николай Ермолаевич относился к этому скептически, тяготился вынужденным бездельем и, несмотря на любовь к ребенку, спешил уехать из Холуниц, чтобы заняться делом.

Оля подрастала, и Мария Павловна, окончив Высшие курсы, уже подумывала забрать ее к себе. Но прошел еще год, а девочка все оставалась в Холуницах — Серафима Александровна и Павел Антонович не спешили расставаться с внучкой. Да и сама Мария Павловна теперь решила подождать: после революции, которую она приняла с восторгом, наступило тяжелое время, когда в стране все бродило, когда молодой Советской республике приходилось не только бороться с контрреволюцией, но и отражать натиск интервентов. В такое время надежнее было оставить девочку в Холуницах, где о ней заботились, чем везти в глухую деревню, где уже начала работать учительницей Мария Павловна. К тому же с рождением второй дочери забот у Марии Павловны прибавилось, и жизнь стала еще сложнее.

Внезапно от сердечного приступа умер дед Павел Антонович. Полная сил и еще молодая, чтобы оставаться одной, Серафима Александровна погоревала и, подумав, решила пойти замуж за вдовца с большой семьей, который сделал ей предложение.

Мария Павловна приехала в Холуницы за Олей.

— Поедем, Лелька! Ты уже большая, будешь сестренку нянчить.

— Мою? — недоверчиво спросила Оля.

— Твою. Ей скоро год, и зовут ее Иринка. Мне очень нужна твоя помощь. Поедешь?

— Поеду, — серьезно, как взрослая, ответила Оля.

В Шурме, под Уржумом, Мария Павловна жила с детьми одна. Иногда приезжал из Вятки Николай Ермолаевич, который теперь стал известным агрономом-льноводом. Человек талантливый и одержимый, он продолжал заниматься научной работой, с головой уйдя в любимое дело.

Избушка, в которой снимала комнату Мария Павловна, стояла на берегу реки Вятки, на пригорке. Здесь была окраина Шурмы. Когда Мария Павловна уходила на работу, в доме, кроме детей, оставалась глуховатая старуха хозяйка, которая едва успевала справляться с хозяйством и почти не присматривала за детьми.

Шла гражданская война, жить было трудно, голодно. С наступлением зимы голод усилился. Люди рылись в огородах, выкапывали из земли мерзлую картошку, остатки овощей, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Пятилетняя Оля заботилась о своей младшей сестренке: выстаивала в очередях за похлебкой, которую в эти голодные годы выдавали детям. Всю похлебку выпивала маленькая Иринка, самой же Оле ничего не доставалось, и она постоянно хотела есть.

Несмотря на трудности и голод, Мария Павловна была полна радужных надежд. Не раз говорила она Оле: «Если бы ты знала, Лелька, какая прекрасная жизнь тебя ждет! Революция открыла народу светлый путь в грядущее. Ты, девочка, будешь счастливой!»

Мария Павловна преподавала в вечерней школе, была поглощена общественной работой, принимала самое активное участие в ликвидации безграмотности населения. Домой возвращалась поздно. Несколько километров шла одна по безлюдной дороге, в темноте, и все оглядывалась: из лесу доносился волчий вой.

Чтобы отпугивать волков, брала с собой фонарь. Уже в конце пути, недалеко от дома, переходила замерзшую реку и поднималась по тропинке на пригорок. В эти последние минуты как-то особенно одолевали тревожные мысли о детях. Ускоряя шаг, запыхавшись, она почти бежала к дому. Дрожащей рукой торопливо отпирала дверь и заглядывала в комнату: все ли благополучно с девочками…

Наступила весна, кое-где лед подтаял, образовались полыньи — переходить реку стало опасно. Но другой дороги не было, а ждать, когда Вятка очистится ото льда и начнется паромная переправа, можно было долго. И Мария Павловна продолжала перебираться по льду, понимая, как это рискованно.

— Ты, Леля, жди меня на крылечке, — попросила она однажды. — Держи в руке фонарь. Увидишь, что я иду с фонарем, и ты мне фонариком махни. Поняла?

— Поняла, — ответила смышленая Оля.

— Не боишься?

— Нет. Я, мам, всегда буду тебя встречать!

Как-то раз, ожидая мать на крыльце, Оля увидела движущийся в темноте фонарик и вскоре после этого услышала мамин крик откуда-то с реки:

— Леля! Леля! Скорей сюда-а!

Размахивая фонарем, девочка побежала по тропинке вниз. Очутившись на льду, пошла на свет, нервно метавшийся в темноте. Мать, провалившись в полынью, с трудом держалась на воде, хватаясь за кромку льда, ломавшегося в ее руках.

— Мам! как же ты!..

— Слушай, Лелька, внимательно… Не подходи, а то провалишься! Беги за шестом… Там, под навесом, стоит — такой длинный шест… Беги, принеси!..

Голос у Марии Павловны прерывался, зубы стучали. Оля стремглав бросилась к дому и вскоре возвратилась с шестом.

— На, мама!

— Близко не подходи, а подай один конец…